Автор: Меркунов Андрей Николаевич
Позднее лето, Егору Тяпникову наконец-то удалось выбраться на свой любимый коп. Семейная жизнь, ремонт в квартире, второй ребёнок и две работы: основная – в офисе строительной компании и надомная подработка – инженерные проекты для коттеджей. Всё это не просто занимало время, а отнимало его в своём неумолимом и сумасшедшем ритме. Максимум на что хватало времени в плане любимого и страстного хобби – это урывками перед сном посмотреть небольшой отчет любимого видеоблогера. Коп по полю, шурф, лесной коп, монетки, крестики, сопутка. А потом наступал новый день, и новая рабочая неделя, и так почти без отдыха пролетело лето. Жена Татьяна, мудрая и умница, не раз уже говорила мужу: «Возьми отгул на выходных от фриланса, съезди на свой коп, смотреть на тебя больно». Но так просто не уедешь, был очень хороший и важный, а потому денежный заказ. Заказчик, как это бывает обычно, чудил, менял пожелания, говорил, что не говорил, но при этом за каждую доработку исправно платил. И вот заказ был сдан, на основной работе тоже наступил сезонный штиль, а потому можно было достать из кладовки МД в чехле, проверить батарейки в пине, заточить лопату, и выдвинуться в сторону своего любимого района где-то на границе Тульской и Рязанской областей.
Село Троица, на берегу большого озера, от которого своё русло начинала мелкая местная речушка. Таких сёл по всей России-матушке десятки, если не сотни. Пейзаж местности словно сошел с картинок палехских художников. Бескрайние холмы с перелесками, распаханные поля и старинное русское село, что стояло многие сотни лет на высокой доминантной точке возвышенности. В самом центре села доживала свой век белокаменная церковь с полуразрушенной колокольней, когда-то звон её колоколов разносился на десятки вёрст по округе, сегодня же только голуби да проросшая из кирпичной кладки молодая берёзка. Церковь действующая, по большим праздникам из города приезжает батюшка. Само село жилое, хотя всё население пенсионеры да летние дачники. Но магазин, сельсовет и фельдшерский пункт работают.
Перепаханное поле оказалось задискованно и ходить по нему было, как по пляжу, только не хватало пляжных сланцев, шорт и гавайской рубашки. Егора почти сразу же по выходу ожидало разочарование. Поле было копано предшественниками. Кто-то пару недель назад походил тут основательно. Вереницы следов, глубокие ямки от копа, порой доходившие размером с полметра на полметра. И цветной мусор, небрежно брошенный на вершину каждого холмика от копа. «Ну как таких можно называть камрадами? Свиньи, и то, свиней обижать не хочется», — подумал Егор, смотря на это скотство. Видно было, что приборы у копарей имелись простые, любительского уровня, поскольку они копали всё крупное глубокое железо.
Егор знал это поле, как свои пять пальцев, выезжал именно сюда уже несколько лет. Поле было хорошее и всегда радовало отличными находками, порой даже с откупом по горючке на дорогу. Схождение нескольких старинных дорог, постоялый двор и, возможно, именно где-то тут проходили в далёком прошлом богатые сельские ярмарки. Переживание от того, что по полю ходили конкуренты, прошло, когда удалось поднять пару монеток и крестик прямо из следов, оставленных конкурентами. По количеству цветного мусора было видно, что предшественники копали только то, что считали для себя стопроцентным сигналом, не желая копать мусор. Егор прошел до места, где он когда-то обнаружил локацию постоялого двора и стал методично его отрабатывать. Место было бедноватое, оно и понятно: третий год его выбивает. Но всё равно интересный хабар попадался.
В это время внимание Егора привлекла стрекочущая без умолку сорока. Птица сидела в ветвях старой столетней ветлы на берегу озера и стрекотала так, будто кто-то её дёргал за хвост. Стрекочет и скачет с ветки на ветку. «Да и бог с ней», — подумал Егор и продолжил выхаживать участок земли. Но находок было мало и в какой-то момент захотелось пойти куда-то ещё. Егор осмотрелся по знакомым и давно исхоженным местам, там он был – пусто, там тоже был, а там железа будто трактор на тысячи мелких кусочков распилили и разбросали по полю. Оставалось только место у берега озера. Идти туда не хотелось, поскольку было полное понимание о том, что число выкопанных водочных пробок пойдет на десятки с одного квадратного метра. Да ещё эта сорока стрекотала, как будто что-то чуяла. «А, может, это знак?» — подумал Егор. Где-то в глубине его сознания промелькнула мысль: «А, да ладно, пойду, пройдусь».
Как только Егор Тяпников приблизился к тому самому дереву, на котором сидела сорока, птица умолкнув, взмыла в небо и улетела в сторону села. Как Егор и предполагал, пробок от водки на берегу озера было таким числом, что описывается только с матерным корнем в слове. Среди пробок попалась пара советских монеток, и тут чуть сердце не обмерло. Хороший сигнал высокого тона, из плотного комка земли вывалился круглый предмет желтого металла с незатейливым узором на лицевой стороне. Адреналин ударил в кровь, ручки задрожали, и Егор инстинктивно потёр находку о край перчатки. Это был кулон, с отломанной петлицей, но какой же он замечательный. Мужчина перевернул находку, и тут его постигло сильнейшее разочарование: на тыльной стороне кулона стояла штамповочная цена 1 р. 20 к. Советская бижутерия, ну что за несправедливость, хотя и такие случаи бывали раньше с ним, ну не так чтобы именно такой кулон, но цепочку медную с позолотой поднимал.
«Эх!» — раздосадовано вздохнул копарь и уже хотел идти от этого берега прочь, как на первом же взмахе поймал хороший зачетный имперский сигнал. Прибор выдавал глубину залегания почти в штык фискаря, поэтому копать нужно было непременно и обязательно. Пробки на такую глубину не зарываются. Аккуратно, в четыре среза по сторонам, Егор вынул ком земли и буквально сразу же увидел, как из самой нижней части кома вывалился большой серебряный кружочек. Монета!!! Конечно же, это была монета!!! Егор поднял находку, опять же машинально потянул протирать о перчатку, но вовремя остановился, достал хабарницу с мокрой тряпкой, посмотрел на неё, затем вспомнил, что он на берегу озера, а потому пошел к кромке воды мыть находку. Предчувствие и осторожность оказались нелишними. С монеты на Егора взирал император Петр I. Двуглавый орёл и надпись по кругу «московский рубль 1714»
Смартфон, приложение по цене монет и… и ценник в 4,9 миллиона рублей. Адреналин, давление, ножки подкосились, в глазах поплыло, ещё раз посмотрел ценник, сравнил изображение и снова проверил, что на фото монеты с аукциона тот же самый год, что дата и на ЕГО монете. И тут решил Егор немного посидеть, перевести дух.
«Да откуда ты тут взялся такой?» – спросил больше сам у себя Егор, разглядывая драгоценную находку.
А сорока, улетевшая с дерева, под которым и лежал в земле руль, подлетела к церковной колокольне и, обернувшись в тень, превратилась в долговязого мужика с худым лицом, острым подбородком и крючковатым носом. Одет мужичок был как сельский франт времён брежневского застоя. Штаны в полоску, изрядно поношенные ботинки грязно-серого цвета с двумя заплатками на задниках и стоптанными каблуками, майка-алкоголичка и пиджак другого, иного с брюками фасона.
«Вот и мне интересно, откуда тут такое богатство очутилось, в совсем не пригодном для него месте?» – спросил долговязый, обращаясь вежливо и с учтивостью ко второму человечку, возникшему из призрачной тени прямо тут, на колокольне. Ростом невелик, полтора метра с шапкой. Лицо круглое, одутловатое с недельной щетиной, нос картошкой, глаза глубоко посажены под густыми седыми бровями, взгляд хитрый с ухмылкой, но без злобы или лукавства. Копна седых волос скрывалась под шапкой-ушанкой, на теле застиранная телогрейка с воротом растянутого вязаного свитера, синие рабочие штаны и кирзовые сапоги с коротким голенищем. Такого если в лесу повстречаешь, то первым делом подумается, что, скорее всего, уголовник с зоны на скачок пошёл.
Это был тот самый ведающий за все сокрытые клады и спрятанные в земле сокровища древний и почитаемый во все времена дух. В разные периоды истории и у разных народов его звали по-разному. Кудеяр, Дед Кладовик, Кладовый, Кладник, Земляной дед и вот нынешнее поколение кладоискателей называет его Дед Хабар. Ничего так имя, бывали и хуже прозвища, главное, что его почитали, в него верили и ему подносили приношения. А он своей волей решал даровать или нет богатство, сокрытое когда-то в земле. Дед Кладовик мог много раз провести кладоискателя мимо, а мог, наоборот, подвести невзначай к самому сокровищу. Так, как это было только что. Если, по мнению Кладового, человек не достоин клада, то он никогда его не сыщет, даже пройдя по нему, или же, смотря на клад в упор, не увидит сокровища. Два помощника Кладового – это долговязый запойный мужичок Сорока, что может превращаться в птиц, зверей или гадов ползучих. Когда захочет — может выскочить у человека из-под ног гадюкой, человек испугается и на полшага в сторону, а там клад в горшочке глиняном лежал у самых корней дуба. Или собакой в лесу завоет, сорокой застрекочет, выпью заорёт. А бывает так, что человек поймал прибором сигнал глубокий, копает, копает, а найти его не может. Сигнал всё глубже уходит, и в итоге копатель бросает яму в метр глубиной, считая, скорее всего, что это прибор на горячий камень реагирует. А ведь на самом деле это Сорока клад всё глубже и глубже затягивал. Уйдёт кладоискатель дальше, а Сорока бережно яму закопает, клад на место вернёт, а землю сверху аккуратно листвой присыплет или травой порастет.
Тут же из земли у самого фундамента по обветшалой кирпичной стене колокольни взметнулась третья тень, добравшись до обветшалой звонницы, она обернулась девочкой лет двенадцати. Чумазая, со спутанными в репьях рыжими волосами, пухленькое в веснушках личико и живой озорной взгляд бездонно голубых глаз. Одета она была как беспризорники из лихих девяностых, коих можно было целыми стайками наблюдать при ж/д вокзалах или подземных переходах в Москве. Не по размеру большая кофта с капюшоном с вышитой надписью «BOSS», затёртые до дыр джинсы, рваные белые кроссовки и в руках полиэтиленовый пакет с рекламой одного из брендов сигарет. Девочка нарочито жевала жвачку, выдувая большие в пол-лица пузыри. Звали её Щекотуха, и в команде Кладовика она отвечала за мелкие шалости, хулиганские выходки, пакости и незлобные шутки. Раньше, в прошлых веках, любимым её развлечением было подкидывать кладоискателям горшки с гвоздями или бочонки с металлоломом, а ещё подбрасывала разного рода приметы или предметы, что ещё больше сводили с ума человека. Например, загадала ворожея кладоискателю, что клад он найдёт в роще, где три берёзы кланяются двум соснам. Так она человека к такой поляне приведёт, а потом сидит и смеётся над человеком, что за неделю всю поляну вдоль и попрек изроет. Но сейчас всё веселее стало. Соберет она со всего поля пробки и на пути копателя разбрасывает. Человек идёт, копает сигнал за сигналом, а там только пробки и снова пробки, и опять пробки, но на сороковом сигнале Щекотуха подбросит червонец имперский и смотрит, как человек себя ведёт. Стоит копатель, задумался, копать сигнал или нет, махнёт рукой с досады и идёт дальше, даже не посмотрев, пробка это или нет. Щекотуха хохочет, аж заливается.
Сорока с интересом посмотрел на пакет в руках Щекотухи.
– Ну что, собрала уже?
— А чего собирать-то, и так всё лежит, где надо, – Щекотуха открыла пакет, засунула руку, пошарила, прошуршав полиэтиленом, и достала бутылку водки, что за мгновение до этого лежала прикопанная на краю распаханного поля в трёхстах километрах от этого места.
Сорока недоверчиво посмотрел на бутылку, прочитал этикетку, затем привычным жестом закрутил воронку в бутылке, наблюдая за кружащимися пузырями, и в итоге провёл ладонью по дну.
– Ой, чует моё нутро, что сивуха это, палёная сивуха. У людей совсем совести нет. Небось, самую дешевую водку на полке выбрали, по принципу, авось и так сойдёт. Ну найду я их, ох они у меня сегодня шмурдяка да проволоки по килограмму на каждого накопают.
— Да не шуми ты, разобиделся, – язвительно ответила Щекотуха. – Разбаловали его в последнее время самбукой и вискариком, было время, портвейн «Три топора» с благодарностью принимал. Держи, эстет, – девочка пошарила рукой в пакете вновь и достала целую пригоршню маленьких, но звонких стограммовых пузырьков. Виски, коньяк, джин, всё разные сорта и марки. Сверху положила большую шоколадку «Рябина на коньяке». Упаковка была немного запачкана сырой землёй, но Сороке не привыкать. Себе Щекотуха достала две пригоршни шоколадных конфет, леденцов и карамелек, с чем и уселась на край звонницы, беззаботно болтая ножками. Сорока и Щекотуха по опыту знали, что сейчас Дед Кладовик заведёт свой рассказ и поведает им историю этого самого рубля.
«Что значит, откуда рубль там взялся? Если он там взялся, значит, его туда кто-то положил», – со старческим хрипом в голосе ответил на вопрос копаря Дед Кладовик. Потом посмотрел на своих спутников и затянул свой привычный рассказ.
А дело было так. В году 1876 село это было большим и важным по экономике всего уезда, жили тут знатные плотники и мастеровые, телеги хорошие делали, на всю губернию здешние телеги славились, да ещё молочное дело стало набирать прибыльные обороты. Крестьяне за пятнадцать лет по закону у барина всю землю выкупили и стали свои хорошие капиталы наживать. Решили они скинуться и колокольню новую для сельской церкви справить, и мост через речку Нетрюгу навести, и даже свою сельскую школу организовать. В селе на тот момент две тысячи человек жило, не то, что нынче, с собаками три сотни вряд ли насчитаешь. И жила тут девушка статная, Евдокия Крючкова, дочь самого известного на всю округу плотника Степана Ивановича. Семья у них ладная была, дружная, по всем правилам домостроя жили. Отец, мать Мария, дочь старшая Евдокия и младший сынишка пострел Тихон. Мальчонка рос живой, энергичный, до семи лет все деревья в селе облазил, среди сверстников сельской детворы вожаком слыл, да и к промыслу отцовскому показывал сильное рвение и весьма хорошие задатки в умении.
Евдокия тоже, по роду недалеко от уважаемого на селе тятеньки ушла. Рослая, плечистая, голос такой, что по вечерам из одного конца села в другом песни её слышат. По труду работящая, могла и стамеской заготовку подправить, и цветными нитками рубашку так расшить, что в городе на ярмарке с тела продать просили за хорошие деньги. Стали к Евдокии присматриваться отцовские друзья, на празднествах всяких, за рюмочкой хмельного, они с прищуром смотрели на молодую девицу и приговаривали: «хороша девка, вот жениха ей ладного подыскать не мешало бы». А потом предлагали в женихи, кто сына своего, кто племянника, а кто и иного родственника. Но Евдокия отцу ещё в свои шестнадцать лет строго так объявила, чтобы он без её согласия сватов не принимал, всех кто приедет, так со двора и прогонит, даже вопреки воле отца. Воля у неё своя, а потому она сама себе хочет избрать того, с кем всю жизнь счастлива будет.
Всем хороша была Евдокия, да вот только гордыня её порой перевешивала все качества благодетели. Открыто смеялась и подшучивала над подружками, кого боженька обделил красотой и здоровьем, грубо шутила над парнями, кто смел ей оказывать знаки внимания. Из всех парней в селе приглядела себе самого красивого и заносчивого, такого же горделивого, как и она сама. Иваном звали. Отец у него Иван и дед Иван и прадед до восьмого колена все были Иванами. Красивый парень Иван, высокий, светловолосый, с кучерявой копной волос, косая сажень в плечах, славился молодецкой удалью, и когда троицкие ходили на Пашкин луг драться стенка на стенку с пятихатскими, он всегда возглавлял эти сходки. Все девицы в селе как одна сохли и тайно были влюблены в Ивана. Стоило ему солнечным погожим деньком пойти пешком по центральной улице, как на подоконниках, на лавочках и просто мешком на калитках висели, сидели, стояли девчата, успев наспех надеть, кто лучший пёстрый платок, кто фартук, а кто и новыми красными ботинками покрасоваться выходил.
Слухи да сплетни по селу ходили, мол, испортил Иван уже не одну девку. Обещал жениться, на сеновал затащил, а потом и забывал про своё обещание. Девицы в слёзы, говорили, что одна даже повеситься хотела, или утопиться, или в бане угореть, но кто именно, так и не уточняли, на то они и слухи. Говорили, что Устинью Судоплатову отец оттого за старика из соседнего уезда замуж отдал, что дочь его поверилась Ивану и честь девичью не соблюла. Хотя потом выяснилось, что злые языки врали насчет Устиньи. Она успешно вышла замуж за вдовца, что старше её был всего надвое. У мужа мельница и сорок десятин своей земли, дом большой и хозяйство, а детей своих не было, первая жена болезненная была и при четвёртой попытке родить сама отдала богу душу. Однако языки базарных тёток как бритва остры и язвительны.
Евдокия же на эти слухи внимания не обращала, а на запросы подружек, мол, муж такой налево ходить будет, как пить дать будет, ни одной юбки не пропустит, Евдокия отвечала с железом в голосе:
— Пусть только попробует, на первый раз предупрежу, на второй так отхожу его коромыслом, что всякое желание до гробовой доски отпадёт.
Подружки на такой ответ хихикали, но никто не сомневался, что Евдокия может коромыслом и не только коромыслом так отделать, что мать родная не признает. Попытался тут один парень к Евдокии пристать самым наглым образом. Браваду и удальство перед друзьями показать, мол, вот как я могу, смотрите. Подошел к ней, схватил за талию и поцеловать попытался, так она ему наотмашь такую оплеуху залепила, что он на ногах не устоял, пошатнулся и кувыркнулся в палисадник через тын. Все кто это видел, смехом на два часа заливались, а потом рассказывали тем, кто этого не видел, и опять заходились долгим протяжным смехом до колик и икоты.
На дворе было лето, стояла изнуряющая июльская жара, несколько недель не было дождя, и жители села стали бояться наступления очередной засухи. Старушки неистово молились в церкви, мужики возили бочками воду на огороды, а детвора по полдня пропадала на местом озере, вдоволь купаясь и резвясь. Те кто, помладше, не стесняясь, купались голышом, старшие же заходили в воду в белых подштанниках. Девчата купались отдельно на дальней стороне озера, где в воду можно было зайти под прикрытием густых камышей. Конечно же, были частенько случаи, когда любопытные мальчишки пытались тайком подобраться к женской части берега. Но всегда такие попытки заканчивались поркой крапивой для малолетних и жестким избиением с тасканием за волосы великовозрастных чад.
Тихон Крючков, накупавшись до синевы в губах, выбрался на берег и, вспомнив наказ отца о том, что сегодня нужно ещё по хозяйству работать, натянул портки, одел рубаху, подпоясался и побежал по тропинке коротким путём к селу. На окраине села, там, где заросли ивняка вплотную примыкали к крайним огородам, на бревне от старой метровой ветлы сидел Пантелей Рогожин, тот самый парень, которого сестра Тихона Евдокия оплеухой через палисадник перекинула. Парень явно сидел тут, ожидая Тихона, поскольку, как только тот приблизился, махнул ему рукой и сказал:
— Малый, иди сюда, дело есть.
— Какое дело? – Стушевался Тихон, сразу вспоминая, может чего в последнее время нашалили, что сейчас отвечать придётся. Уж больно серьёзный взгляд был у Пантелея.
— Какое дело? – Ответил мальцу Пантелей. Потом так по-деловому с прищуром и полушепотом сказал:
– Дело такое, что на целый рубль потянет. Хочешь рубль заработать?
Тихон удивился и задумался: с одной стороны, рубль — деньги большие, на целый рубль можно полприлавка конфет в магазине скупить или, ещё чего лучше, ножичек охотничий справить, вот ведь все обзавидуются. Но с другой стороны, откуда у Пантелея мог быть этот рубль. Неполная семья, мать его с сестрой растила одна, отец их как ушел на промысел в южные губернии, так там и остался, обзаведясь новой семьёй. Жили они в крайней нужде, люди добрые часто помогали, кто одежду ношенную подарит, кто дров на зиму отсыплет со своего воза, в общем, в беде не оставляли, а как сам Пантелей чуть подрос, то батрачить начал, с десяти лет то пастушком подрабатывал, то огороды полол, то полы в домах мыл. Так сначала работал сам за обед, потом домой стал приносить хлеб, да изредка сало или яйца, а как подрос, так вообще ни от какой работы не отказывался, все в селе знали, если помощник в деле каком нужен, то надо Пантелея звать. Из-за своей бедности среди сверстников был не в первых рядах общественной иерархии. Над ним часто зло шутили, но и он в обиду себя не давал, дрался часто и с неким ожесточением, но всё равно бедняк, а потому смотрели на него, как на человека второго сорта.
И тут тебе вот, рубль хочет подарить за какую-то работу. Засомневался Тихон, и Пантелей это заметил.
— Не веришь, что у меня есть рубль? На, смотри. – Пантелей наклонился к обмоткам портянок, засунул два пальца за край одного витка портянки и вытащил большой серебряный кружочек. Тихон видел и не раз серебряные рубли, но этот явно по размеру был больше, чем современные монеты. Вид большой серебряной монеты развеял все сомнения Тихона, но чувство опасности всё равно не покидало мальчика. Чего это вдруг он мог понадобиться парню из старшаков?
Пантелей посмотрел на Тихона с пристальным видом, оценивая, можно или нет доверять ему, и продолжил говорить негромким заговорщицким тоном:
– Значит так, смотри. Суть нашего разговора должна остаться полной тайной. А если нас сейчас тут кто-то увидит, а нас однозначно кто-то увидит, так вот, если спросят, чего мы с тобой болтали, о чём говорили, так отвечай, что у меня сегодня ночью кто-то по саду и в сарае лазил, ничего ценного не унесли, поэтому я и решил, что это ребятишки озорничали. И я тебя на эту тему расспрашивал. Не слыхал ли ты, может, кто хвастал ночными похождениями. Понял меня? – Тихон кивнул в знак согласия и постарался, чтобы запомнить, в голове ещё раз прокрутить историю с ночными полазками: так среди местной детворы назывались вылазки по чужим амбарам или сараям. Воровать не воровали, а вот страху натерпеться можно было вдоволь, да и развлечение какое-никакое, однако.
— А дело у меня к тебе вот какое, – Пантелей задумался, подбирая правильные слова. – Нравится мне сестрица твоя, и я хочу ей сделать, так сказать, предложение на то, чтобы встречаться вместе. Ты не подумай, я с честными намерениями, я и жениться готов, если она будет согласна. Но для начала мне с ней нужно переговорить один на один, с глазу на глаз, вот я и хочу, чтобы ты эту самую встречу устроить нам смог.
— Да она не согласится, — по-детски прямолинейно ответил Тихон, махнув рукой. — Только отгребёшь от неё ещё раз по уху и будет тебе вся встреча, да и мне она взбучку устроит, может и хворостиной по спине нагреть. И вообще не захочет она с тобой встречаться, ты же…- Тихон осёкся, чуть не промолвив обидное «неровня». Но быстро поправил. — Вообще она Ивана Котенкова любит, за него замуж идти хочет.
— А это мы ещё посмотрим. – Ответил Пантелей на уверенное заявление Тихона. – Вот поговорю с ней, тогда и посмотрим, за кого она замуж пойдёт. В общем, твоё дело нехитрое, прийти и сказать ей, что Иван Котенков с тобой разговаривал, о сестре спрашивал и предложил передать ей, что сегодня после захода солнца будет ждать её у барского амбара. Повидаться, дескать, хочет и поговорить на очень серьезные темы.
— Так это же обман! Мне за это сестрица не то что хворостиной огреет, она мне уши оторвёт. – Тихон болезненно потёр правое ухо, вспоминая, как недавно за то, что он плохо убрал в доме и сбежал скорее гулять, сестра его отловила и минут десять по углам дома за ухо оттаскала. – Неее, дело это гиблое, боязно мне сестру обманывать.
— Так за это я тебе и плачу рубль, целый рубль. Устроишь нам встречу, если всё пройдет как надо, а оно, я уверен, пройдет именно как надо, будь спокоен. Никто тебя даже словом не обидит, тебе благодарны и я, и она будем всю жизнь. А за риск я и плачу цельный рубль. Так что думай сам, могу на это дело кого другого подрядить.
Тихон задумался, заёрзал, ступая с ноги на ногу, и это было не показушное смятение, когда он перед отцом разыгрывал, что он хочет больше, новую рубаху или деревянного коня. Это был действительно сложный выбор: с одной стороны, вышколенный годами воспитания страх перед строгой, не терпящей обмана и непослушания сестрицей, с другой стороны — искренняя жажда лёгкой наживы столь простых денег. А чего тут сложного? Пришел, сказал, что её ждет Иван, а потом если что, оправдается, что имя перепутал. Тихон посмотрел на Пантелея, а тот в это самое время подыгрывал его жадности. Перебирал в руке серебряный рубль с профилем усатого императора. В какой-то момент луч солнечного света преломился в серебристом отражении монеты и сверкнул прямо в глаза мальчику. И вот тут жадность и корысть окончательно взяли верх над страхом и муками совести.
— Согласен, давай рубль. – Тихон махнул рукой, изображая из себя лихого парня, готового идти на риск ради достойной награды. Пантелей протянул рубль мальчику, тот хотел взять, но в последний момент парень одёрнул руку, прижав рубль к себе, посмотрел на Тихона угрожающим взглядом, сказал:
— Смотри, если попробуешь обмануть, вроде как сказал, а на самом деле ничего не говорил, я ведь об обмане узнаю и тогда тебе очень сильно не поздоровится. Сам я ничего делать не буду, просто второй рубль, который обещаю тебе за честную сделку, отдам твоему недругу Сидорке Рыжему, знаю, у вас давняя неприязнь, он тебя в тёмную на болотном заулке подкараулит.
Пантелей Рогожин снова протянул серебряный рубль мальчугану, тот ловко и быстро схватил рубль и, отойдя на пару метров, насупившись, ответил:
– Нечего меня пугать Рыжим. Он меня в последний раз поборол из-за того, что я случайно споткнулся и упал, а он меня лежачего колотил. Вот я немного подрасту, ему таких навешаю, что будет на всю жизнь помнить. И по моему слову не надо сомневаться. Если Тихон Устинов сказал, что сделает, значит, сделает, моё слово закон. – Фраза про «слово закон» Тихон слышал не раз от своего отца при заключении договора на изготовление заказа. Поэтому постарался, произнося эту фразу, повторять интонацию своего отца. В исполнении десятилетнего пацана это выглядело несколько наигранно, но Пантелей понял, что парень в лепёшку разобьется, но уговор выполнит.
Как и сговорились, придя домой, Тихон подошел к сестре и так, чтобы родители не слышали, рассказал ей, что Иван Котенков попросил передать ей, что сегодня после заката будет ждать Евдокию у барского амбара. Иван сказал, что хочет обсудить с ней некий весьма важный вопрос. Тихон немало удивился, насколько легко и без лишнего сомнения его сестра поверила в этот обман. Она только ехидно посмотрела в сторону амбара и произнесла таким заигрывающим тоном:
— Знаем мы их важные вопросы. – Улыбнулась и пошла дальше, работать по домашнему хозяйству, напевая мотив весёлой песенки. Евдокия знала и была абсолютно уверена, что именно так Иван Котенков и пригласит её на первое свидание. Сам он постесняется подойти или побоится прямого отказа, а Евдокия так бы и сделала. А вот через кого-то сообщить, через того, кто не побежит сразу же распускать сплетни по селу – вот этот вариант был наиболее верным. Тихон на роль верного гонца хорошей новости подходил больше всего, вот потому Евдокия так легко и поверила брату.
Как стало вечереть, Евдокия ополоснулась в бане, одела свою любимую сорочку, нарядную юбку ботиночки на шнурках, на плечи накинула ситцевый расписной в ярких цветах платок и убежала на вечерние гуляния с подружками. Девчата летом ходили по селу группками, задорно пели, смеялись, щёлкали жареными семечками и строили глазки парням. Парни тоже сбивались в группы, умельцы играли на балалайках, стараясь переиграть друг друга, плясовые весело и задорно выдавали пляс вприсядку, шумели, смеялись, было дело, дрались, слушали сплетни и байки о разных событиях, но до полуночи все возвращались домой, ну или почти все. Влюблённые парочки разбредались по тёмным закоулкам, где, сидя на лавочке или стволе упавшего дерева, можно было зажиматься, целоваться и прочие шалости в рамках морали и воспитания каждого влюблённого творить.
Пока стояла летняя тёплая погода, Тихон спал в шалаше на огороде. И нежарко и сторожил урожай. Огород у них был большой, уходил краем к берегу озера, большая часть засаживалась картофелем, грядки с капустой, огурцами, тыквой. В селе бывали случаи и не редко, по ночам воровали урожай с огородов. Кто это делал, один человек или несколько, понять было сложно. Каждый раз после таких вот краж сельский голова проводил расследования с обысками у наименее благонадёжных граждан, но ничего не находил. Одно время нанимали сторожа деда Павла, он ещё на Крымской войне ногу потерял, ходил дед Павел по ночам с колотушкой по заулкам, но и это не спасало от ночных набегов воришек. Поэтому люди сами стали охранять свои огороды, строя посередине шалаши и привязывая дворовых псов. В шалашах с большим удовольствием ночевали ребятишки, мера оказалась действенной, кражи прекратились, а потому и Тихон с середины лета перешел ночевать в шалаш на огороде. Назвать этот сооружение шалашом можно было с натяжкой. Отец, по сути, сделал небольшой сарай с полом, закрытыми стенами и соломенной крышей. Топчан, небольшой столик и матрас, набитый соломой.
Заполучив рубль, Тихон быстро смекнул, что его нужно надёжно спрятать. С собой его не поносишь, карманов нет, сжимая в кулак ходить тоже нельзя, родители сразу заметят. Поэтому, вернувшись с озера, мальчик спрятал рубль в соломе матраса. Это место ему сразу же показалось не надёжным, а потому, работая по хозяйству, он то и дело подходил к забору на огород и через калитку смотрел в сторону шалаша, не лазает ли там кто. Никого не было, он успокаивался, но через пятнадцать-двадцать минут волнение и сопереживание снова накрывали его, и он опять бежал к калитке и смотрел на шалаш. И так до самого ужина. И даже сидя за столом с родителями, он продолжал беспокоиться. Его детская фантазия рисовала один сюжет за другим, что вот, может, сосед придёт и утащит матрас. А может, друзья прибегут и разорвут матрас, а там рубль, а может… и ещё варианты и варианты, один абсурднее другого, но десятилетнему мальчику все они казались реальными. А потому ужин он проглотил почти не разжевывая. Взял заготовленный на всякий случай тулуп и побежал на огород. Мать удивилась такому быстрому бегству сына, он ведь даже не попросил привычный паёк: горушка хлеба с большим слоем масла, посыпанного двумя ложками сахара.
Только Тихон влетел в шалаш, как захотелось проверить, на месте ли рубль. Сердце колотилось, душа уходила в пятки. А что если его уже украли? Он прощупал матрас и ничего не обнаружил. Тут всё его сознание оборвалось, голова закружилась, он в панике рванул матрас по месту шва, в той части, где он прятал серебряный рубль, и в этот момент монета выскочила, ударилась о доску топчана, перескочила, упала на пол, покатилась по доске и выпрыгнула на огород, звонко брякнув. Тихон буквально в одном прыжке схватил рубль и быстро спрятался в шалаше. Затем медленно, стараясь не привлекать внимания, выглянул, осмотрелся по сторонам, не видел ли кто его. Похоже, что нет, и, успокоившись, мальчик улёгся на топчан. Пока позволял солнечный свет, он разглядывал монету, думая и гадая, на что же её он потратит. Вариантов было много. Это и леска из щелоковой нитки с острыми крючками. Хотелось и конфет купить, но больше всего хотелось острый складной ножичек с костяной ручкой. Такой можно было купить и за полтину, а вторую половину рубля смело можно было потратить на леденцы. Но ведь будет ещё один рубль. И это удвоение капиталов ещё больше раззадоривало потребительскую фантазию мальчика.
Так он и уснул, крепко сжимая серебряную монету в руке, а руку подложил под голову, боясь даже во сне упустить из рук свой великолепный и такой большой серебряный рубль. Спал он нервно, ворочаясь и просыпаясь. В очередной момент, проснувшись, мальчик понял, что нужно куда-то спрятать свой рубль, иначе может во сне потерять его под досками пола. Но куда? Шалаш казался ненадёжным местом. Мысленно он быстро пробежался по различным местам во дворе дома. Никогда ещё Тихон не мог подумать, что спрятать надёжно и безопасно свой рубль – это такая сложная задача. В результате остановился на варианте — угол бани. Там стояла старая деревянная колода, на которой рубили кур и гусей. Поскольку птицу забивали в конце октября, то спрятать рубль под этой колодой показалось весьма надёжным вариантом, да ещё и чуток прикопать в земле.
Тихон выбрался из шалаша, посмотрел на небо, согласно положению Малой Медведицы время только шло к полуночи. Мальчик побрёл по огороду, ненароком вызвав лай соседской собаки, но на него никто не отреагировал. «Ух, какие сторожа-то у них, хоть весь огород выноси», — подумал Тихон и в этот момент заметил, что в оконце их бани горел неяркий свет. Тусклое мерцание прикрытой свечи и тень человека, ходившего по бане. «Никак сестрица с гулек вернулась», — подумал Тихон, и тут взыграло его мальчишеское любопытство. Подглядеть за старшей сестрой в бане. Да таких историй среди старших мальчишек ходило немало. А чего там такого может быть интересного? Давно хотелось посмотреть, но вот как-то случая удобного не подворачивалось, так чтобы ночью и со стороны никто не заметил. Ноги как-то сами понесли быстрее к бане.
Тихон, подойдя ближе, стал шагать медленнее, чтобы лишним шорохом или иным звуком не выдать своего присутствия. Когда он подошел к бане, то, увидев старую колоду, вспомнил, какая именно цель вообще его заставила идти сюда. Мальчишка посмотрел в сторону заветного окошка, а из бани были слышны звуки льющейся воды, над трубой завился черный дым из печки. Свет в оконце был заманчив, но большая монета в детской руке не давала покоя больше, чем сила тяги естественного любопытства. Тихон с трудом наклонил колоду, засунул под неё руку, откопал небольшую ямку, заложил рубль и присыпал его землёй. Колода встала на место, и теперь он понял, что больше его ничего не удерживает, а потому, затаив дыхание и слушая в полной ночной темноте, как бьётся его сердце, мальчишка стал красться к оконцу бани. Каково было его разочарование, когда оно оказалось полностью запотевшим. И разглядеть с улицы, что там внутри происходило, было невозможно. Тихон пытался что-то высмотреть, хоть силуэт, хоть какое-то движение, и в этот момент сильная цепкая рука схватила его за ухо. Тихон хотел от неожиданности и напряжения страха закричать, но вторая рука сдавила рот, так что он смог только что-то безвольно прохрипеть. Это была его сестра Евдокия.
Мальчишка не успел даже пискнуть, как сестра затащила его в баню, кинула на пол и закрыла на крючок массивную деревянную дверь.
— Подлец, дурак, идиот, что ты натворил? Господи, какой грех. Ужас, лучше бы ты не придумал эту встречу. Зачем? Зачем оно так-то вышло? Глупо.
Тихон был готов, что ему сейчас достанется по полной чем-то, что попадёт Евдокии под руку, хотя и рука у неё тоже нелёгкая. Но побоев не случилось, вместо этого сестра как шальная металась из бани в предбанник и обратно, то пытаясь растопить затухающую печь, то хватаясь стирать в ушате свою юбку. Тихон немного успокоился и только теперь понял, что Евдокия была одета в отцовскую рубаху на голое тело. Рубаха прикрывала тело чуть выше колен, волосы были распущены и мокрые, а лицо от гнева пошло багряными пятнами. И тут Тихон понял, что это не просто пятна – это была кровь. А из топки печки выглядывал рукав любимой рубахи Евдокии, той самой рубахи, что она сама украшала тончайшей вышивкой.
Тут Евдокия, обратила-таки внимание на Тихона, остановилась и в один момент успокоилась, в её голове быстро созрел некий план действий, за считанные мгновения она поняла, что это самый верный и надёжный план дальнейших действий. Евдокия подошла к брату, тот, ожидая столь обычной взбучки, закрыл лицо ладонями, но неожиданно для парня тумаков и побоев не последовало. Вместо этого сестра подняла его на ноги, встряхнула за шиворот рубахи и абсолютно сумасшедшим, но при этом серьёзным и осознанным взглядом посмотрела брату прямо в глаза.
— Запомни, ничего этого не было. Вообще ничего и никогда. Ты не говорил мне ни о каком свидании, я никуда не ходила, ты меня в бане не видел, спал всю ночь в шалаше. И вообще ни с кем и никогда ты не разговаривал. Запомнил? Уяснил? Это всё страшная тайна. – Евдокия ещё раз сильно тряхнула младшего брата, и тот вольно или невольно закачал головой в знак согласия, что понял, уяснил и так и есть. – А если вдруг кому-то что-то из того, что было сегодня, ты расскажешь, то запомни, я с тобой сделаю то же самое, что и с другом твоим Пантелеем. – И в этот момент её глаза засверкали каким-то нечеловеческим светом, а лицо сделалось страшным, что в один момент напомнило Тихону лицо Сатаны на росписи в церкви с изображением адских мучений для грешников. Мальчишка ещё больше закивал головой не в состоянии вообще произнести хотя бы одно слово. Так, в полном шоке и непонимании от происходящего, он оказался грубо вышвырнут из бани на улицу. От страха и в состоянии инстинкта он напролом бросился в огород к своему шалашу. Забрался на топчан, накрылся с головой тулупом, хоть на улице было нестерпимо жарко, его била мелкая дрожь. Только через час удалось немного успокоиться, мысли роились в его детской голове, варианты, что могло случиться, кружились хороводом фантазии. И только под самое утро, с первыми лучами рассвета ему удалось задремать, хотя всё это было очень тревожным и нервным сном.
Проснулся Тихон от истошного женского воя, стон разносился по всему селу от края до края. Это был одновременно человеческий голос, с другой стороны было сложно понять, что человек, женщина, может так громко вопить:
— Убили!!! Убили!!! Убили!!!
Голос доносился со стороны старого барского амбара. Постепенно полусонное село, пребывавшее в обычной утреней неспешной дреме, стало оживать и просыпаться. Женщины по одной и группками с детьми и мужьями взволнованно и тревожно, с любопытством и опаской стали быстрой походкой идти в сторону амбара, очень быстро там собралась большая толпа односельчан.
– Простите, милейший, но мне кажется или вы немного решили сократить сюжет сей повести? – Изрядно захмелевший Сорока прервал рассказа Деда Кладовика. Помощник Деда изрядно накачался дармовым алкоголем и явно был в хорошем состоянии опьянения. У его ног лежало два десятка пустых пузырьков, и он ещё наполовину опустошил ту самую бутылку водки, что изначально отверг как фальсификат. – Коллега, а чего Вы молчите, или Вы со мной не согласны? – обратился Сорока к Щекотухе. Девчушка усердно уплетала шоколадные конфеты, стряхивая с них землю, а фантики, бережно засовывая в карманы своего свитера. Шекотуха, не переставая жевать тягучую ириску с начинкой, махнула головой и коротко произнесла «угу». В этом ответе было не понятно, что могло означать это утвердительное «угу»: или согласна или не согласна.
Дед посмотрел на Сороку укоризненным взглядом, в принципе ничего нового, тот, как обычно, до обеда надирался под завязку. — Ты закусывай больше. Тебе ещё с людьми работать, – ответил Кладовик Сороке непримиримым тоном руководителя. Тут же Щекотуха порылась в пакете и достала пачку крекеров, банку паштета и полпалки колбасы в вакуумной упаковке. Всё содержимое, как и положено, было запачкано землёй.
— Что, опять просрочку со свалки достала? – протяжным пьяным голосом спросил Сорока, разглядывая еду.
— Неее. Всё как положено, по регламенту, всё наше. Ты же знаешь, я на свалки ни ногой, ни рукой, там своя мафия. С таким числом новых кладоискателей нам в ближайшее время вообще волноваться о подношениях не надо. – В доказательство Щекотуха достала из пакета куклу Барби в наряде бикини. – О, а это точно тебе, – сказала девчушка и, язвительно улыбаясь, протянула куклу Сороке.
– Ты ешь больше, – сказал Кладовик и продолжил свой рассказ.
Евдокия в тот злополучный вечер, как и прежде, гуляла с подружками до сумерек, обсуждали парней, сплетничали, пели песни, делились мечтами и кто какие наряды готовит к осенней ярмарке. При внешнем обычном каменном спокойствии и горделивом в облике Евдокии этим вечером никто не приметил её душевного волнения. Она то и дело поглядывала то на заходящее солнце, то в сторону старого барского амбара. И как только солнце коснулось края горизонта, подружки начали прощаться и расходиться. Строгие наказы родителей гулять только до заката исполняли беспрекословно. Тут же к отдельным девчатам подходили парни и предлагали провести до дома. Так жизнь шла своим чередом.
Евдокия так же пошла домой, зашла в заулок, осмотрелась: вроде как никто за ней не следовал и вроде бы никто её уже не видел. Она быстро прошла на край села, а там протоптанной тропой через кустарники завернула на пустырь, а уже через пустырь был самый короткий путь к амбару. Ворота амбара оказались прикрыты, но не закрыты изнутри. Верный знак. По негласной договорённости – и об этом знали все молодые люди села – если ворота амбара закрыты, то значит, он занят и ломиться туда не надо, значит, дождись своей очереди в следующий раз. Евдокия подошла к воротам, приоткрыла одну створку ворот и заглянула внутрь амбара. В свете растущей Луны были видны только общие очертания помещения, а кто там мог быть или не мог быть, ясности не было. Девушка прошла в амбар и прикрыла за собой осевшую створку ворот. Внутри было темно, но она надеялась, что тот, кто назначил свидание, сам как-то проявит себя. Так и случилось.
Евдокия услышала шорох за спиной, и некий силуэт прикрыл собой выход из амбара.
– Иван? – Тихо спросила девушка, не желая выдать того волнения, которое она сейчас испытывала.
– Ты только не ругайся, но это не Иван. – Послышался такой же тихий мужской голос в ответ.
– А где Иван? – Удивилась Евдокия.
– А его и не будет, это я подговорил твоего брата пригласить тебя сюда под видом Ивана.
– Ты? Это кто Ты? – Евдокия быстро осознала, что её обманули, обманули очень обидно, потому что это была её мечта и её надежда, а кто-то этим воспользовался, и её гнев начинал расти, постепенно наполняя разум желанием действия. Первым делом скорее вернуться домой, и оттрепать Тихона за ухо и выпороть хворостиной за такое. «Да как он вообще посмел обмануть меня, старшую сестру, да он за кого меня принимает. Я ему покажу, как обманывать старших».
– Постой не горячись, дай мне всё объяснить. – Донёсся от ворот амбара голос парня, по тембру было понятно, что он сожалеет и поэтому очень хочет всё объяснить, чтобы Евдокия могла понять его поступок. – У меня не было другого выхода, иначе бы ты никогда не согласилась со мной даже просто поговорить, не то, что вот так наедине. А разговор у меня к тебе самый серьёзный. Я к тебе с самыми честными намерениями, я хочу, чтобы у нас с тобой всё было по доброй воле и по правде. А потому я сразу говорю, что хочу на тебе жениться, и если ты дашь согласие, то уже через месяц, как положено, отправлю к твоему отцу своих сватов.
– Жениться? – воскликнула в горделивом тоне Евдокия. — Да знаешь, сколько таких как ты ко мне женихаться ходило? Скольким я от ворот поворот. И кто ты такой, что себе вот так позволяешь меня обманом в это похабное место заманивать? Это какие слухи теперь обо мне по селу пойдут? – На самом деле Евдокия врала, никто ещё ни разу к ней не приезжал свататься, и никто ни разу ей даже словом не обмолвился о свадьбе. Все перспективные женихи ходили около да рядом, томно вздыхали и боялись даже заговорить. Язык у Евдокии остр как бритва, отвечала так, что уши могли завернуться. А над парнем ещё пару недель шутили сверстники, как над ущербным.
— Мне всё равно, сколько к тебе приходило до меня парней свататься, я знаю и уверен, что ты будешь моей женой и только моей. И у меня есть деньги на свадьбу, и на отдельный дом, и на хорошее хозяйство, может, даже свою мельницу построю или, если пожелаешь, можем уехать в город и там открыть свою лавку или целый магазин. Деньги у меня на это есть.
Евдокии стало интересно, кто это такой с ней сейчас так смело и бойко разговаривает. Что и деньги есть и жениться готов. Девушка подошла поближе и разглядела лицо парня. – Тьфу ты, – в сердцах и разочарованно произнесла с большим презрением Евдокия. — Да это же ты, Рогожин Пантелей. Ой, а я уже почти поверила, что жених-то богатый. Ха-ха! Деньги у него есть! Кому сказать – смеяться до колик будет. Нищета безродная, а меня сватать задумал. Да у тебя на собственные портки денег нет, работаешь за еду, батрачишь у кулаков.
– Обидные слова говоришь, никогда раньше ты такой злой не была, а я тебя не обманываю, у меня правда деньги есть, я клад нашел.
– Опять врёшь, – Евдокия грубо оттолкнула Пантелея, подошла к воротам и попыталась их открыть, но двери что-то держало: парень успел запереть их на засов. Ну как засов: палка сломанная, вилы деревянные, рогатина с прикреплённым третьим прутом. Сами вилы были в черенке сломаны на сучке, а потому в амбаре долгие годы валялись без надобности. Вот и приноровились ими двери на скобах запирать изнутри. Евдокия вынула вилы, толкнула двери и уже хотела идти прочь, как Пантелей внезапно очень грубо её остановил, одёрнув за левую руку.
– Не веришь, а вот смотри! – От предыдущей неуверенности и извинения в парне не осталось и следа. Он как будто преобразился, понимая, что это его последний шанс на удачный исход того мероприятия, что он задумал. Как будто горбун внезапно расправился и стал рослым парнем. Пантелей протянул и вложил в руку Евдокии большой серебряный рубль. Девушка сначала не поняла, что это такое, первая мысль – «может, какая иностранная монета» – но затем увидела профиль императора Петра и двуглавого орла. В лунном свете монета светилась как-то по-особенному, как некий волшебный предмет. Девушка обмерла, вся её прежняя гордыня куда-то пропала, уступив место любопытству и интересу.
– И много их у тебя? – С интересом спросила Евдокия.
– Таких рублей почти две тысячи, а ещё червонцев три десятка. Будь уверена, этого сполна хватит на всё, что я тебе сейчас обещал, и на всё, что ты ещё пожелаешь. Я знаю, что за такие старинные рубли могут денег давать больше, чем они стоят, раз в сто. Года два назад тётка Силантиха на поле у старой дороги рубль серебряный императора Павла нашла. Так об этом купец городской узнал, сам приехал и сто рублей в обмен предлагал, а она сторговала за сто двадцать. И в моём кладе, думаю, таких дорогих монет много будет.
– Так где же ты его нашел-то? – Любопытство Евдокии окончательно пересилило и гнев, и разочарование, и обиду. Она продолжала рассматривать большой серебряный рубль и в её голове стали медленно, но верно собираться картинки богатого и счастливого будущего.
– А это секрет, расскажу, как женою станешь, когда будем одной семьёй.
— Так может, врёшь? И у тебя всего одна монета, а меня как дурочку с переулочка вокруг пальца водишь?
— Сам клад хоть завтра покажу, он у меня в надёжном месте спрятан, никто не догадается где, а тебе в качестве доказательства принесу три десятка червонцев и как залог оставлю на свадьбу.
Дед Кладовик задумался, прервав рассказ: «Я понимаю, что тут просто необходимо сделать небольшое отступление от основного сюжета. Поскольку нужно рассказать, откуда взялся тот самый клад петровских рублей и червонцев и как его нашел Пантелей».
Во времена первого российского императора село было вотчиной князя Владыкина. Барин в село приезжал очень редко, всё управление вел приказчик, а хозяйственная часть шла через ежегодный оброк серебром. Приезжали верные люди от барина и забирали деньги, так и жили, крестьяне работали на земле, а барин воевал со всеми супостатами, заслуживая ратную славу и почести от императора. И вот, после смерти императора, когда его сподвижники чуть до гражданской войны страну не довели, сбежал барин на вотчину, справедливо пережидать смутное время. Здесь он поселился в доме приказчика и надо сказать, что его пребывание оказалось весьма обременительным для крестьян села. Пил барин как конь на водопое. А как напьётся, так разум у него уходил, и он в баталии с турками начинал сражаться. То в атаку пойдет, то в обороне затаится, то кавалерию в штыки принимает.
На укоризненные, но осторожные замечания со стороны приказчика барин отвечал, что пьёт он не по своей воле, а чтобы заглушить голоса и видения призраков, убиенных им в бою и не только в бою людей. Разное множество тяжких грехов числилось за его душой. И что отмаливать ему эти грехи до самой смерти. А потому это всё, что как-то на Полтавщине, когда со шведами воевали, разорили они одно село. Кормить армию было нужно, а село это было вотчиной одного предателя, что с Мазепой на сторону шведов переметнулся. Вот наши и пожгли это село с блудом и насилием. Так одна чернобровая казачка прокляла князя самым злобным заговором. Что будут теперь и отныне к нему по ночам приходить души тех, кого он жизни лишил. Князь Владыкин рассмеялся, а через какое-то время так и стало происходить. Придут ночью покойники и стоят над ним молча, с ранами на теле и изодранной одеждой в крови.
Вот и пил князь, беспробудно и помногу. Пока одна бабка-ведунья не наказала ему, что для того, чтобы заклятье то снять, он церковь новую построить должен. Ободрился князь и подумал: а почему бы и нет. Денег на полную церковь пока нет, но пусть начнут, а там сыщется. Пришел барин в дом к сельскому батюшке. Сели, дело обговорили за самоваром. Священник обрадовался такому желанию барина, а то ведь действительно церковь в селе старая, деревянная, два раза от пожара спасали. Давно пора каменную церковь строить, а пока можно начать и со строительства колокольни. На следующий день в дом священника доставили большой сундук с личными вещами барина. Одежда и обувь. Передали, что барин хочет раздать одежду нуждающимся. На дне большого сундука сельский батюшка нашел сундучок поменьше, с врезным замком и ключом на бечевке. В сундучке лежали серебряные рубли россыпью и в отдельных кожаных мешочках золотые двухрублёвики. Вес сундучка оказался почти четыре пуда.
Священник посчитал ненадёжным держать такое богатство в доме, а потому частями переносил в баню и там закопал всё в том же сундучке. Да вот только на третий день после этого подношения на строительство церкви барин неожиданно скончался. И вроде ему полегчало, и пить перестал, утром проснулся, ему хозяйка дома стакан простокваши поднесла, он выпил залпом, губы обтёр, неожиданно ойкнул и осел на кровать. Злые языки долго шутили на эту тему, мол, не бросил бы так резко пить, жил бы барин долго до самой старости. Эта история даже в местный фольклор вошла и долго в россказнях по округе ходила.
Зимой же этой случился сильный мор по тифу. Люди целыми семьями вымирали, священник ездил, отпевал их всех, его отговаривали, но он честно говорил, что это и есть служение Богу, и если Богу будет угодно, то минует его болезнь. Не миновала. Три дня в горячке – и отошел батюшка в мир иной. А про сундук с деньгами никто более и не знал. За сто пятьдесят лет дом переходил от одной семьи к другой, то приказчик тут жил, то зажиточные крестьяне. Центр села ведь, место видное и статусное. Баня давно сгорела, потом был сарай, затем коровник, затем опять баня. И вот после отмены крепостного права выкупил этот дом один зажиточный крестьянин, старший сын которого стал успешным торговцем в уездном городе, открыл там продуктовую и товарную лавки. Затем и в родном селе под себя подмял торговлю продуктами питания. Дело он своё вёл нечестно и не по-божески, за что его и называли мироедом и кулаком. Постоянно обвешивал и обсчитывал, но настоящие капиталы он зарабатывал на суживании денег в долг. Приходят люди к нему по нужде, мол, дай денег, кормилец с промысла вернётся, расплатимся, а он и давал, но только не деньгами, а открывал запись в долговой книге своего магазина. Таким заемщикам продавец отпускала только испорченный товар. Если хлеб, то с плесенью, если рыбу, то тухлую, если крупу, то сырую и с жучком. «Не хотите – не берите», — говорил купец возмущённым людям. А больше не у кого было так вот взять, потому и шли и брали. С этим купцом большая часть села при встрече руку не подавали, да ему на это было откровенно наплевать.
Как-то приглянулся купцу-мироеду Пантелей Рогожин. Парень работящий, не вороватый, да и на работу подряжался за продукты и разного рода обноски из вещей. Купцу такие нравились. Стал Пантелей у него по хозяйству с утра до ночи батрачить. Работы было много: то ремонт в доме, то цветник разбить, то беседку в саду поставить, то новый сад посадить, то гостей встретить и на охоту сопроводить. Так-то работа по плечу и с оплатой было не всё так плохо. При купце жена его собирала Пантелею скудный паёк. В узелок пару черствых горбушек, прокисшие солёные огурцы, ну и одно яйцо. Купец радовался такой домовитости своей хозяюшки. Но стоило парню уйти со двора, как в переулке его догоняла купеческая дочка и передавала второй узелок, где было масло, сало, крупа, один раз отрез ткани был. Так что батрачил Пантелей вполне себе за приличную оплату.
И вот когда купец привез из города два десятка яблоневых саженцев, Пантелею был дан приказ разбивать новый сад на заднем дворе. Сажал он деревья, как было приказано, в шахматном порядке. И вот на седьмом саженце, железная лопата обо что-то ударилась и скользнула с лязгом. Опять камни или кирпичи, подумалось Пантелею, он отвел штык лопаты чуть в сторону, продолжил копать, как вдруг с края ямки на дно стали горстью катиться серебряные рубли. Катились, перекатывались, побрякивали мелким звоном. Быстро оглядевшись, не видел ли этого кто сейчас, Пантелей закопал ямку и вырыл другую рядом с той, где был клад, посадил саженец и спокойно продолжил работать. Хозяин, вечером принимая работу, остался недоволен тем, что одно дерево он посалил криво, а потому на следующий день приказал посадить его заново на нужном месте. Пантелей сказал, что так и сделает. Ночью он проник на задний двор, собаки, сторожившие двор — два черных здоровых пса — даже ни разу не гавкнули, учуяв Пантелея. Более двух часов, аккуратно, не издавая ни малейшего звука, Пантелей выкапывал клад. Монеты он складывал в два деревянных ведра, что принёс собой, работал медленно, со сноровкой и на ощупь. Когда монеты закончились, он несколько раз прощупал грунт и понял, что вытащил всё, что было. Парень аккуратно закопал ямку, забрал два ведра и пошел в сторону своего дома.
Где перепрятать клад, думать долго не пришлось. Дом у них стоял на самом краю села, огород разрезал глубокий овраг. Из-за чего в огороде всё очень плохо росло. Вся вода из почвы уходила в овраг, потому земля постоянно была сухая и каменистая. Пантелей закопал два ведра с монетами в стенке оврага. Чтобы сокрыть следы, ногой обрушил край с этой стороны, посмотрел сверху – всё было так, как будто так и было раньше. После чего пошел домой спать.
На следующий день и потом он не подавал вида и вообще никому не рассказал о своем новообретённом богатстве. Хотя пару раз и накатывало острое желание взять и все рассказать матери. А ещё – достать монет и накупить на них всего, что только хотелось купить с самого раннего детства. Но Пантелей быстро гнал эти желания прочь, понимая, что в таком деле, как продажа клада, нужно учесть все возможные опасные моменты.
Евдокия нравилась Пантелею с самого детства. Тогда каждый год под Рождество и на Пасху богатые и зажиточные крестьяне села делали подарки беднякам и нуждающимся. Родители Евдокии собирали несколько узелков с продуктами. Сало, крупа, масло, немного сахара, а иногда даже и конфеты детям. Затем давали наказ Евдокии и она, маленькая девочка в валенках, тулупе и пуховом платке, на санках развозила эти узелки по домам бедных сельчан. Её всегда встречали как ангела, как некую надежду на то, что в жизни не всё так плохо. Пантелей помнил, как сам часами просиживал у окна в холодном доме и периодически выбегал на улицу, нетерпеливо ожидая, когда придет Евдокия. И вот в один год пришла уже не она, а её младший брат. Это было обидно и несколько печально.
Поэтому, когда Пантелей нашел клад, он уже на следующий день принял решение, что это и есть его судьбоносный шанс на то, чтобы устроить жизнь с девушкой, которую он любит. Но девочка выросла и стала горделивой и норовистой девушкой. Так просто к ней не подойти, вот он и решил, что к назначению первого свидания нужно будет подключать Тихона. С этой целью Пантелей ночью откопал две монеты из клада, а край оврага снова обвалил. Замысел парня удался самым наилучшим образом, и вот он стоял рядом с любимой девушкой, а она зачарованно и внимательно разглядывала один рубль из его клада.
– Эка невидаль, рубль из клада, – сказала Евдокия равнодушным голосом, всем видом показывая, что на всё происходящее ей безразлично. Внутренний голос подсказывал, мол, не переигрывай, не перегибай, но натуру уже было трудно исправить. – Да я, если захочу, замуж за купеческого сына выйду, у него таких рублей по два мешка на каждую комнату, а комнат в доме десять. И вообще, чего я тут с тобой ещё делаю? Пойду домой, поздно уже, спать надо.
– Купец тебя любить? Да никто другой на всём свете не будет любить тебя так, как я, – сказал твёрдым и уверенным голосом, без какого-либо налёта на бульварную романтику Пантелей и притянул Евдокию за руку к себе. Пока та не успела вырваться, обнял её крепко своими сильными руками, да так, что у той чуть грудная клетка не затрещала. Парень уловил момент и попытался поцеловать девушку. Целоваться, конечно же, никто не умел, так, видели в окошко на свадьбах, как молодые целуются, так что первый поцелуй получился в виде удара губами в губы.
Тут у Евдокии закружилась голова, никто так раньше не обращался с ней. Смело и напористо, в этот момент, девушка совсем по-другому посмотрела на качества Пантелея и поняла, что с таким человеком действительно можно будет строить свою семью. Голова кружилась, воздуха не хватало, Евдокия сделал шаг назад, стараясь хоть немного освободиться от пылкой хватки влюблённого молодого человека. В этот момент наступила каблуком ботинка на лежавшее у стены полено, нога скользнула вперёд, вторая подкосилась, Пантелей попытался удержать Евдокию на руках, но падение было неожиданным, и они вместе упали на земляной пол амбара.
Падение было весьма болезненным. Евдокия сильно ушиблась затылком, перед глазами полетели искры с радужными кругами и что-то очень тёплое полилось на её лицо и тело. Глаза залипли, она протерла их руками и обмерла: Пантелей навис над ней на расстоянии в половину вытянутой руки. Голова его держалась на обломке деревянных вил. Всё то время, что они разговаривали, Евдокия держала сломанные вилы в руке и не выпускала их. Поэтому, когда Пантелей прижал её к себе, вилы оказались зажатыми в руке между двух тел. Когда Евдокия поскользнулась, она машинально махнула рукой, упала, вилы одним концом упёрлись в землю, а острой рогатиной воткнулись Пантелею в подбородок. Ветка рогатины без труда пронзила мягкие ткани и поразили головной мозг. Смерть была мгновенная.
Обезумев от страха и вообще слабо представляя, что происходит, Евдокия выползла из-под тела парня и бросилась бежать прочь к озеру, а затем и в сторону своего огорода. А тело Пантелея так и осталось стоять на четвереньках с рогатиной в голове.
— Убили! Убили! Убили!!! – Разнесся по селу истошный отчаянный крик.
— Нет, ну так нечестно, – досадно и со слезой на правом глазе сказал Сорока, вновь перебив повествование Деда Кладовика. – Мне этот парень определённо начинал нравиться, да я бы такому замечательному парнише не одни, а два, может, и три клада открыл бы.
— Угомонись ты, расхныкался как девчонка, или опять паясничаешь? Не прерывай рассказ, не каждый клад в нашей практике имеет такую интересную и многослойную сюжетную линию.
И дед Кладовик продолжил.
Тело Пантелея провезли через всё село на телеге, занесли на двор, обезумевшая мать сразу же заявила, что это не её сын. Её Пантелей вчера уехал в город на заработки. А потому тело убиенного положили в сарае на доски. К обеду из уезда приехал земской врач и полицейский урядник. Врач осмотрел тело покойного Пантелея, урядник провел осмотр места преступления, следствие и дознание свидетелей. После обеда выяснилась интересная деталь. Крестьянин Сенявин Павел Иванович, что утром первым обнаружил в амбаре тело Пантелея, к двум часам пришел в питейную лавку и купил вина на целый рубль. При этом расплатился старинным рублём с изображением Петра Первого. Урядник успел перехватить крестьянина Синявина до того, как тот начал распивать купленный алкоголь. Синявин признался, что рубль, которым он расплатился в лавке, нашел рядом с телом убитого. Урядник конфисковал рубль как вещественное доказательство. Владелец, питейной лавки сразу же направился в дом к Синявину забирать неправедно купленный алкоголь. Но забрать удалось только часть.
Урядник, составив протоколы и забрав рубль, уехал вместе с доктором, разрешив хоронить Пантелея на следующий день. Однако ближе к утру в дом к сельскому голове прискакал посыльный и передал письмо от полицейского исправника. «Убитого не хоронить, место преступления поставить под охрану, всех свидетелей из села не отпускать. Уездный исправник лично приедет проводить следствие». Сельский голова был обескуражен, ведь сам глава уездной полиции приедет лично разбирать данное дело. Он приказал встретить высокого чиновника по высшему разряду. Его дом, вымыли три раза, вычистили весь двор, были заготовлены несколько видов обеденных яств, доставлено лучшее вино и наливки, зарубили поросёнка и на всякий случай затопили баньку.
Полицейский исправник Фёдор Карлович Фитингоф приехал в село вместе с урядником к обеду. Человек он был высокого роста, крепкого телосложения и, несмотря на его почтенный возраст, мундир на нем сидел как на гвардейском улане во время парада. Отобедать он изволил постной кашей и чаем, а затем попросил провести на место преступления. Задал свидетелям и голове несколько вопросов, отдельно опросил Синявина о мете нахождения рубля, посмотрел следы, расспросил, вообще что в этом амбаре делает обычно молодёжь. В итоге, попросил показать, в каком положении было тело, когда его нашли. Никто из присутствовавших не желал показывать покойного и только после долгих уговоров удалось в качестве статиста привлечь героя Крымской войны деда Павла. Тот ведь частенько под хмельком заверял, что смерь мимо него проходит и не оглядывается. С трудом на своей одной ноге дед Павел примерно показал, как стоял труп Пантелея на четвереньках. Исправник попросил уточнить, были ли у покойного на момент смерти ноги раздвинуты или же сомкнуты. Присутствовавших людей такой вопрос удивил, но сразу же несколько свидетелей показали, что ноги были раздвинуты на расстоянии примерно в один локоть.
Затем исправник Фёдор Карлович Фитингоф вместе с урядником переместились в дом сельского головы и там проводили допросы вызываемых по составленному заранее списку свидетелей. Среди прочих крестьян села на допрос вызвали и Степана Ивановича Крючкова вместе с сыном Тихоном. Степан Иванович сильно удивился, когда посыльный пришел к ним в дом и сообщил о необходимости прибыть в дом сельского головы вместе с сыном. Степан спросил у посыльного, а что и как, на что посыльный ответил, что уездный исправник вызывает всех, кто с покойным в последний день его жизни имел общение. Степан Иванович, прежде чем пойти за посыльным, спросил у сына, было ли такое, что он общался с Тихоном. Тихон быстро ответил, что да, общался, но рассказал именно ту историю, которую ему наказал говорить сам Пантелей. В какой-то момент Тихон засомневался, стоит ли врать отцу и что нужно рассказать ему всю правду, но тут в комнату вошла Евдокия, как бы принесла чистую одежду. Девушка посмотрела на Тихона грозным пронизывающим взглядом и, не издавая ни единого звука, пошевелила губами «убью». Тихон побледнел, затем его затрясло, и он, сделав болезненный вид, спросил, можно ли ему не идти с отцом, на что получил категорический отказ.
Перед домом сельского головы собралось человек тридцать, ещё с полсотни зевак держались на расстоянии и после того, как очередной свидетель выходил с допроса, зеваки его обступали и заваливали вопросами «Чего? Как? А что? Да почему? Зачем и что вообще ему нужно?»
Степан Иванович пришел и сообщил голове, что он прибыл с сыном. Тут же их вызвали вне очереди. В большой комнате дома, ближе к окнам, был установлен массивный дубовый стол с резными ножками. За столом на резном хозяйском стуле сидел уездный исполнитель, рядом на табуретке урядник. На столе лежали несколько листов исписанных протоколов, чернильница, графин с холодной водой и две глиняные кружки. Степан Иванович зашел в комнату и по старой ещё крепостной привычке поклонился в пояс. Зазевавшемуся Тихону он рукой по загривку указал так же кланяться.
Фёдор Карлович поинтересовался у Тихона, общался ли тот позавчера с Пантелеем. Тихон подтвердил, что да, общался, а сам подумал: кто же их тогда мог видеть? Ведь прав был Пантелей, что их обязательно кто-то да увидит. Затем Тихон ровным голосом на одном выдохе повторил историю про то, что Пантелей спрашивал у него, не знает ли он, кто по ночам лазает по чужим огородам. И в этот момент исправник поднял со стола серебряный рубль, точно такой же серебряный рубль, какой Пантелей подарил Тихону. Поднял и, слушая объяснения мальчика, стал этим рублём поигрывать между пальцев. У Тихона вмиг душа ушла в пятки, но он продолжал рассказывать заученную историю, не прерываясь, поскольку за последние два дня он эту самую историю сам собой проговаривал десятки раз. Эта зубрежка сейчас и помогла ему не быть раскрытым. Сознание мальчика отключилось, и всё остальное было просто подсознательными машинальными действиями. Живот сводило от страха, очень сильно захотелось в туалет. Хорошо, хоть отец, перед тем как зайти в дом, предусмотрительно отправил парня за коровник облегчиться по-маленькому. Тихон не хотел, но отец настоял. И вот сейчас это так же помогало, как и двухдневная зубрёжка легенды.
Было видно, что заученная Тихоном история не вызывала у исправника никакого интереса, сидевший рядом урядник в общих словах записывал показания. Фёдор Карлович задал ещё несколько несущественных вопросов и в итоге спросил, нет ли у Тихона старшей сестры. На этот вопрос мальчик закивал головой, подбирая слова, но вместо него ответил отец, рассказав, как зовут его дочь, сколько ей лет и что в ночь убийства она была дома и вообще она девушка благоразумная и почитает наказы родителей. В этот момент исправник лениво зевнул, сделал в лежавшей перед ним бумаге некую пометку и в последний раз демонстративно поиграл в пальцах серебряным петровским рублём. Тихон вновь стал терять сознание от вида рубля. У него начались галлюцинации, и увидел он, как сам царь Пётр с монеты, хитро улыбаясь в свои усики, начал говорить: «Сделаю с тобой то же самое, что с твоим другом Пантелеем».
— Что-то мальчик у вас совсем бледный стал, – вежливым и даже заботливым тоном сказал Фёдор Карлович, обращаясь к отцу Тихона. – Он у вас часом не чихотный?
— Да что вы, Ваше высокоблагородие. Здоровый с самого детства, болел только простудами, – ответил Степан Иванович, обратив внимание на то, что сыну действительно нездоровилось.
— Перенервничал, наверное, – столь же любезным и учтивым тоном сказал исправник. – Вы можете быть свободны, подпишите только бумагу и выводите сына на свежий воздух, это поможет ему.
Степан Иванович поставил в бумаге стандартный крестик, рядом этот крестик завизировал своей подписью сельский голова, и мужчина, подхватив сына, вытащил его из дома на двор. Зеваки сразу обступили с вопросами, кто-то начал ахать да охать, мол, до чего мальчонку допросом довели, лица на нем нет. Степан Иванович всех сердобольных одёрнул, пригрозив кулаком, тут же народ расступился и стал ждать следующих опрашиваемых. Но, как выяснилось, на этом исправник завершил ведение следственных действий и велел подать ужин.
Урядник собрал все исписанные бумаги в общую папку, поднялся из-за стола, выглянул за дверь комнаты, убедившись, что их никто не может слышать, и задал вопрос начальнику:
— Фёдор Карлович, что в заключение дела писать-то?
— А пиши, голубчик, что это несчастный случай. Судя по всему, умерший назначил свидание неустановленной барышне. Пока дожидался её в темном помещении амбара, споткнулся о полено и неудачно упал на обломок вил, которые сам до этого момента и держал в руке.
Исправник задумался и философски добавил: «И такие случайности имеют место быть в нашей жизни». – Иван Карлович уловил в лице своего подчинённого недоверие и показал вопросительно взглядом на дверь, чтобы урядник ещё раз убедился в том, что их сейчас точно никто не слушает. Подчинённый ответил утвердительно.
– Да чего тут говорить, дело скучное, однообразное. Парень назначил свидание, девушка пришла, что-то пошло не так, и она решила уйти, открыла ворота. Как нам рассказали свидетели, вилы эти использовали именно для запирания ворот амбара изнутри. Покойный её попытался остановить. Следов драки или борьбы на месте не было. Синяков или царапин на теле убитого также нет. Значит, всё было полюбовно, без насилия и принуждения. Парень обнял девушку, споткнулись и упали оба, он упал не совсем удачно. Был в моей практике подобный случай. Муж к жене приставал на это дело. Она ему никак. Он к ней, она в ответ ножом пригрозила, он её обнял и завалил на кровать, так как упали, она случайно ножом ему по горлу и…, — исправник провёл ребром ладони по своему горлу, указывая на исход приставаний мужа к жене. — И что в итоге? Женщину на каторгу, мужика в землю, дети сироты. А в этом деле всё понятно, как божий день: на свидании с умершим была дочь этого последнего…
— Крючкова Степана.
— Да, да, его именно. Тем более другие свидетели показали, что месяца два назад он к ней пытался шашни подбить, но получил хорошо по лицу. Получить доказательства её виновности не составит труда. Попросим предъявить рубашку, в которой она выходила в тот вечер гулять и ботинки. По ботинкам докажем следы на месте, а рубашка скорее всего уже либо зарыта, либо в печке сгорела. Ну, а там уже дело суда, как решит суд. Да вот только зачем это нужно. По глупости это и по великой случайности. Вот если бы умысел был, а так одно пустое. Ты когда мне материалы дела вчера показал, у меня оно изначально интереса не вызвало. Другое дело – вот этот рубль, если бы не он, я бы сюда ни за что не поехал.
— А что в нём может быть такого? – Молодой урядник давно догадался о том, что начальника во всей этой истории интересует только тот самый рубль, который он вчера привёз и предъявил вместе с документами по делу об убийстве Пантелея. И сегодня в ходе допросов и бесед со свидетелями Фёдор Карлович больше расспрашивал их о том, где и как мог получить Пантелей этот рубль. Может, кто-то ему заплатил за работу, может, у кого украл или, что более вероятно, нашел в результате своей работы. Но у кого, где и когда? Никто не знал.
— Ооо. такие вещи могут открывать двери в весьма высокие кабинеты и способствовать чрезвычайно влиятельным знакомствам. Ты знаешь, сколько у нас министров увлекаются собирательством редких монет? Нет? То-то и оно. — Уездный исправник Фёдор Карлович не просто так решил вывести из-под следствия Евдокию Крючкову. Мало того, он специально не стал её приглашать на допрос вместе с братом. Ему не нужно было раскрывать дело, ему нужен был клад, если такой действительно был. А если так, то покойный, весьма вероятно, мог рассказать о нём своей любимой. И теперь оставалось только ждать. Если это так, если Евдокия знает о кладе и где он спрятан, то в скором времени верные люди ему донесут. Донесут о том, что кто-то хочет продать несколько редких монет времен Петра Первого. И вот тогда-то можно будет брать с поличным и при кладе. А пока? А пока Фёдор Карлович понимал, что вряд ли сможет добиться признания от этой девушки. Так что оставалось только ждать. Если она знает, где клад, то тот скоро будет у него, если же нет, то и время на допросы и разговоры по душам тратить не стоит, пустое это.
В это время в комнату заглянул хозяин дома, сельский голова.
– Вам кушать сюда, подавать или, может, в саду на летней веранде накрыть?
— Игнатий Поликарпович, — обратился исправник к голове всё тем же дружеским и любезным тоном, располагающим к доверию. – А вот скажите, как Вы думаете, а откуда у убиенного мог взяться этот рубль?
— Да бес его знает, может, нашел где. У нас такие находки не то чтобы часто, но бывают, случаются. Кто огород пахал, кто старый дом разбирал, монеты же под углы домов кладут, а вот года три назад Силантиха, как же её по имени? Не помню. Вот она в поле работала, так там рубль императора Павла и нашла, говорила, что вот так, сверху и лежал, вымытый дождём.
— И куда она его дела?
— Так это, в город поехала и продала.
— Кому?
— Не могу знать, но если желаете, узнаю сейчас же.
— Срочно не требуется, Вы в течение месяца мне об этом случае отчет напишите. У нас согласно закону все достопамятные находки, будь то клады или иные странные вещи, найденные в земле или при иных обстоятельствах, положено отвозить в губернскую архивную учетную комиссию для экспертизы и описи. И скупка таких предметов без дозволения комиссии – это нарушение закона. Значит, будем разбираться.
— Так по поводу ужина что прикажите? Сюда или в сад?
— Ничего не изволю, – ответил исправник голове. – Знаете ли, меня дома к ужину Капиталина Евстафьевна ожидает, и упаси Господи, если я поем где на стороне. Скандал знаете ли. – Фёдор Карлович увидел мольбу в глазах молодого урядника, что проживает на свою весьма скромную зарплату, и чуть погодя добавил: «А, пожалуй, соберите нам корзинку в дорогу».
— Будет сделано, – ответил сельский голова и вышел из комнаты. Корзинка в дорогу оказалась весьма тяжелым грузом. Одних только копченостей, колбас и вяленой рыбы положили фунтов сорок, не меньше, а ещё и вино хлебное и даже бутылочку вполне приличного грузинского вина вложили.
Пантелея схоронили этим же вечером, от стоявшей жары тело почернело, раздулось и сильно пахло. На похороны собирали всем миром, отпели, проводили, оплакали и село дальше зажило своей привычно умеренной жизнью. И только у мальчика Тихона после обморока при допросе начались нервные припадки, срывы и общее ухудшение здоровья. Он стал плохо есть, почти не мог спать, просыпался по ночам с криками о помощи. На вопросы и расспросы говорил сбивчиво, что ему снится, как будто бесы его куда-то тянут.
На самом деле Тихон никак не мог прогнать и избавиться от образа покойного тела Пантелея, лежавшего в гробу на отпевании у церкви. И каждый раз, как он встречался взглядом с сестрой, то в его голове звучала её зловещая фраза: «Запомни, я с тобой сделаю то же самое, что и с другом твоим Пантелеем». Мальчик боялся заходить в дом, когда там была Евдокия, он с трудом мог заснуть, а просыпался от того, что видел, как она стоит над ним и держит в руках деревянные вилы. Тихон стал убегать из дома на целый день ближе к озеру, где прятался в камышах и, зажав колени руками, медленно сходил с ума. Ребёнка родители возили в город на осмотре к врачу. Врач подтвердил, что внешне ребёнок здоров, а вот по умственным расстройствам он не специалист. Предложил ехать в столицу губернии.
Тем временем, Тихона накрыла ещё одна паранойя. Он стал бояться, что кто-то найдёт его монету. Ведь если её найдут, то сразу поймут, что это он убил Пантелея или был там. Донесут сразу исправнику, а тот отправит Тихона на виселицу. И мерещилось мальчику, как его тело болтается на висельной балке, а люди смеются и спрашивают, когда висельника будут снимать, хотят верёвку его на оберег забрать. Проснулся Тихон рано утром, пока все спали, оделся, пошел, достал рубль из-под старой колоды и решил его спрятать надёжнее. Побежал к озеру, там, где в камышах он любил просиживать целыми днями. Забрался, уселся и стал рыть ямку, выкопал с две ладони и закопал монету. Потом подумал, что может место потерять, походил по округе, нашел небольшой булыжник и накрыл ямку камнем. После этого ему как-то полегчало, перестала сниться виселица, а со временем даже видения сестры с вилами перестали навещать. Но организм от стресса и плохого питания истощал и, когда зимой по селу прошла эпидемия гриппа, Тихон получил осложнение в виде двустороннего воспаления лёгких и на третий день после крещения Господня скончался от лихорадки.
Место, где была спрятана монета, стало излюбленной площадкой для народных гуляний, камень забрали в качестве якоря для лодки, так он и утонул, а монета пролежала в своём тайнике почти сто пятьдесят лет, пока её не нашел столичный житель Егор Тяпников.
— Хорошая история, – сказал, уважительно качая головой, Сорока. — Действительно, сколько кладов отдаём, а не у каждого из них такое интересное либретто. А что там сейчас наш счастливчик делает?
Сорока, показательно не оборачиваясь, протянул руку в сторону Щекотухи. Та, так же молча достала из пакета большой морской бинокль. Сорока взял бинокль и стал смотреть в сторону счастливого обладателя хорошей и весьма ценно находки. Егор Тяпников в это время переписывался в Ватсапе с женой и только с женой. Делиться такой радостью он больше ни с кем не хотел. Сначала он сбросил ей фото монеты и получил равнодушный ответ в виде «И что ???», затем он отправил её ссылку на последний аукцион по этой монете. На что получил вопрос: «Я всё правильно понимаю? 4,9?» Егор ответил: «Да, всё верно».
«Вау!!!» — пришел ответ и на две строчки ликующие радостные смайлики, поцелуйчики и сердечки.
По Вашим рассказам можно фильмы снимать.