Роль вермахта в военных преступлениях и Холокосте немцам оказалось осознать намного сложнее, чем участие в них СС. Почему — рассказывает историк Ханнес Хеер в интервью DW.
В том, что «дедушка ни в каких преступлениях Второй мировой войны не был замешан», уверены многие немцы, чьи предки воевали на Восточном фронте. DW поговорила с историком Ханнесом Хеером о причинах живучести мифов о «чистом вермахте» и «армии-жертве», а также о «войне на уничтожение», которую немецкие войска вели на Восточном фронте, и их причастности к Холокосту.
DW: Долгое время в Германии существовал миф о «чистом вермахте». Почему этот нарратив смог так долго продержаться?
Ханнес Хеер: К преступлениям вермахта были причастны миллионы немецких солдат, в то время как ответственность за Холокост несли около 250 тысяч эсэсовцев. Создать память о Холокосте в Германии получилось. Но с десятью миллионами солдат на Восточном фронте, которые убили более 26 миллионов советских граждан, сопротивление в немецком обществе было гораздо сильнее. У каждого было два, три, четыре, пять родственников, участвовавших в этом.
Вторым моментом была холодная война. Американцы срочно нуждались в ФРГ как в надежном союзнике на границе с Восточным блоком. Дуайт Дэвид Эйзенхауэр, главнокомандующий американскими оккупационными войсками в Германии, а позднее — президент США, публично поклялся, что между гитлеровской кликой и вермахтом будет проведено различие, и что немецкие солдаты не утратят свою честь. Эти заявления способствовали тому, что генералы вермахта были освобождены из военных тюрем союзников. Этот образ («чистого вермахта». — Ред.) на протяжении многих лет сохранялся и в бундесвере, который создавался вместе с бывшими офицерами и генералами вермахта.
— Вы также участвовали в разоблачении мифа о «чистом вермахте» — в качестве директора проходившей 25 лет назад выставки «Преступления вермахта» . На ней впервые были представлены свидетельства военных преступлений, совершенных регулярными войсками Германии во время Второй мировой войны. Оглядываясь на эту выставку, как вы оцениваете ее сегодня?
— Она стала знаменательной вехой. Были историки, которые еще до этого своими расследованиями нарушили молчание: Манфред Мессершмидт (Manfred Messerschmidt) в 1969 году написал о нацификации вермахта, а Кристиан Штрайт (Christian Streit) в 1978 году — об убийстве 3,5 миллиона советских военнопленных. Но эффект от нашей выставки был гораздо больше, потому что на трех конкретных примерах она показывала, как это происходило каждый день. Иными словами, на ней можно было увидеть повседневную рутину убийств, фотографии, сделанные на месте преступления самими солдатами вермахта. Других снимков на выставке не было. Преступники, сообщники и свидетели сами запечатлели память о том, что произошло.
— О каких трех примерах идет речь?
— Один из них — Беларусь, та часть существовавшего тогда Советского Союза, которая пострадала больше всех, где было больше всего жертв. Затем Сербия, Белградский военный округ. Третьим примером была 6-я армия. Коллективная биография подразделения вермахта, потерпевшего поражение под Сталинградом и до 1970-х годов остававшегося главной составляющей мифа об «армии-жертве». С помощью этих трех примеров действительно можно было узнать не только о поступках, но и о менталитете войск — от генерального штаба до рядовых.
Демонстрация этих фотографий привела к тому, что на выставку пришло огромное число людей, некоторые с фотоальбомами, чтобы найти своих родственников, не вернувшихся с войны. Или людей, которые не рассказывали о случившемся. Большая история внезапно превратилась в огромную семейную историю. Люди узнали о ней, потому что выставка была настолько провокационной, что о ней начали говорить, критиковать. Возможно, одним из важнейших достижений выставки стало то, что глубочайшее молчание, царившее до сих пор, было нарушено.
— Во всех названных вами примерах речь идет о событиях в Восточной части Европы. Были ли различия в том, как вермахт вел войну на Восточном и на Западном фронтах?
— Абсолютно. Ведь военная кампания на востоке получила название «война на уничтожение». Против Франции, Норвегии или Дании война на уничтожение не велась. В этом случае шла речь о том, чтобы выиграть или даже аннексировать определенные зоны влияния. Но там, где противниками были славянские народы, война велась в ранее не существовавшей форме: на уничтожение. Речь шла не о завоевании или создании сфер влияния, а о разрушении, уничтожении этих обществ. Советский Союз был центром славянских государств, жителей которых называли «недолюдьми». Другим аргументом было то, что зачастую речь шла о «еврейском правительстве». Поэтому в отношении этих стран была разработана модель, направленная на уничтожение населения.
— Если говорить о «еврейском правительстве» — в какой степени вермахт был причастен к Холокосту?
— Еще до начала войны существовал следующий лозунг: «еврейский большевизм» должен быть разбит — так же, как и более мелкие славянские государства, находившиеся под «еврейским влиянием». Это была несущая ось пропаганды. Перед началом военной кампании был издан приказ, касающийся евреев: «Все комиссары, все члены бывшего советского правительства и администрации, а также евреи, являются врагами немецкого народа и должны быть истреблены».
Затем вместе с вермахтом туда вошли три айнзацгруппы СС и полиции безопасности. Эти айнзацгруппы (известные как «эскадроны смерти». — Ред,) были с воодушевлением приняты вермахтом и подчинялись ему во всем, что касалось логистики. Они должны были заранее сообщать соответствующим офицерам о всех своих запланированных шагах, чтобы те не препятствовали каким-либо военным действиям. У них был приказ — задолго до преследования евреев на этапе так называемого «окончательного решения»: сначала расстрелять еврейскую интеллигенцию, затем всех евреев-мужчин, а затем — всех женщин и детей. Это был Холокост на открытом пространстве — не убийство в лагерях газом, а под открытым небом, с помощью карабинов и пулеметов. Таким образом в Советском Союзе было убито три миллиона евреев.
Этот Холокост не остался в нашей памяти. В нашей памяти другие жертвы Холокоста — европейские евреи, депортации и газовые камеры в Польше. Я называю это асимметричным отношением к войне: одни злодеяния помнят, потому что в них замешано меньшее число преступников; другие не помнят, потому что в них замешаны миллионы родственников. В конце концов, это мрачный, до сих пор не окончательно проясненный вопрос государственной и частной памяти.
— Может быть, сегодня, спустя 75 лет после окончания войны, нам нужна еще одна выставка, рассказывающая о преступлениях вермахта во Второй мировой войне? Особенно на фоне социально-политического климата в Германии?
— Нам действительно необходима третья выставка о вермахте. Но это должна быть постоянная экспозиция, как, например, Мемориал памяти убитых евреев в Берлине. Тогда можно будет сказать: «Да, у нас есть определенное место, куда можно ходить со школьниками и можно прийти самому». И это — на фоне того, что неонацисты в Германии сегодня открыто выступают с символами национал-социализма. А в бундестаге есть партия («Альтернатива для Германии», АдГ. — Ред.), которая говорит, что можно «гордиться немецким вермахтом» и что нацистская эпоха — это «пятно птичьего помета в истории Германии».
Необходимо осознавать: да, наши предки тоже были на Восточном фронте, и они будут оставаться причастными к этим преступлениям. Это должно закрепиться в семейной памяти. И это было бы необходимо по отношению к жертвам, о которых не вспоминают вплоть до сегодняшнего дня.
Половина советских военнопленных была убита. Эту вину и это признание вины необходимо задокументировать. Только тогда может произойти нечто вроде понимания или примирения. Пока что этого не произошло.
Ханнес Хеер — немецкий историк, в прошлом — директор передвижной выставки «Преступления вермахта». С 1995 по 1999 годы она побывала в 33 городах Германии и Австрии. Выставку посетили 900 тысяч человек. В 1997 году Ханнес Хеер был награжден командой организаторов выставки медалью имени Карла фон Осецкого. Обновленная и переработанная версия выставки была показана с 2001 по 2004 годы почти во всех крупных городах Германии.
